Этот добрый жестокий мир - [ сборник ]

— И еще, похоже, пробы из двести шестнадцатого керна испорчены, — сообщил я виноватым тоном. — Наверное, мне нужно было обработать их вручную.

— Тебе нужно за гайку подержаться, — заявил Паоло. — Свободен, студент! Суши весла, в смысле, отдыхай.

Я в очередной раз ни фига не понял, но уточнять не решился.

Покинув лабораторный отсек и поднявшись на архаичном эскалаторе к верхней палубе, я пошел по пустынному тихому коридору в сторону Левиной радиорубки. Пол привычно покачивался под ногами. Никогда в жизни бы не подумал, что на ганимедской подледной гидростанции может быть так обыденно, тихо и даже скучно. А три месяца назад я на сто процентов был уверен, что мне жутко повезло. Еще бы! Выиграть единственное распределение в Дальнее Внеземелье, на станцию Модхейм! Жребий тянули всем потоком. Никогда не был везунчиком, а тут такая удача! Радость несколько омрачал тот факт, что на реверсе этой медали значилось: «два с половиной года». Но мы с Аришкой решили, что мы сильные. Ведь что такое разлука? Не более чем тренинг для настоящих чувств, цемент для серьезных отношений. Зато молодого специалиста с опытом работы на ганимедской ГИС потом будут рвать с руками и ногами. И вот я улетел к Юпитеру, на самую старую из подледных станций, моя девушка осталась в Антарктике, а теперь, спустя всего два месяца настоящей разлуки, я уже не так уверен в правильности своего выбора. Последнее письмо от Аришки я получил две недели назад, хотя мы договаривались писать друг другу каждые два дня. Вот и думай что хочешь.

— Оставь меня в покое! — сердито сказал впереди тихий женский голос.

Я невольно замедлил шаги и прислушался. Невнятно и сладко забормотал мужской голос.

— Прекрати, — повторила женщина.

Справа от меня тянулась «галерея героев», как ее называл Лева — два ряда физиономий именитых сотрудников Модхейма. Портрет с подписью «Рауль Мартинес» едва приметно помаргивал, словно бы сам Мартинес, похожий на пожилого Хемингуэя, подмигивал мне весело и ободряюще. Слева от меня, пятью шагами впереди, располагался отворот в боковой коридор. Непроизвольно вытягивая шею, я осторожно двинулся в ту сторону.

Они стояли почти у самого прохода: старший гидробиолог станции Гас Трэнтон и Хелена ван Дайк. Они не видели меня, увлеченные своим то ли спором, то ли ссорой, и я хотел было тихонько проскользнуть мимо, но Гас вдруг протянул белую ухоженную руку и весьма бесцеремонно схватил Хелену за задницу. Это было настолько невероятно, что я остановился. Гас Трэнтон, тихий кабинетный гриб с лицом вечного девственника, которому не хватало древних очков с толстыми маленькими стеклами, ухватил гляциолога Хелену ван Дайк за задницу! Нагло, развязно и еще черт знает как. Я обомлел. Хелена коротко размахнулась. Шлеп! Голова Гаса дернулась влево, но пальцы он разжать и не подумал. Я громко кашлянул. Трэнтон вздрогнул, увидел меня и быстро убрал руку. Хелена, покраснев до корней волос, упорхнула прочь, а я и Гас остались стоять в коридоре. Некоторое время мы рассматривали друг друга с интересом и некоторой неприязнью, потом Трэнтон пригладил ладонью волосы и сказал самым светским тоном:

— Вы неважно выглядите, Антон, у вас лицо сердитое. — Он секунду подумал и добавил: — Вам просто необходимо подержаться за красную гайку.

— А вам? — спросил я, тихо закипая. — Может, вам тоже необходимо за какую-нибудь гайку подержаться?

— Несомненно. — Трэнтон с готовностью махнул головой, глаза у него были масляные. — Именно за этим и иду. Был рад пообщаться.

— Взаимно, — пробормотал я.

Дурдом какой-то! Что этот тип курит?

Хелена нагнала меня почти у самой радиорубки.

— Антон, погодите. — Она поймала меня за рукав.

— Если вы об этом, — сказал я, — то обещаю никому ничего не рассказывать.

— Вы все неверно поняли. — Хелена неловко улыбнулась. — Не думайте ничего такого про Гаса.

Я кивнул. Наверное, она заметила на моем лице тень сарказма, потому что сразу добавила:

— Дело в том, что Гас занимается кое-какими исследованиями, а это, скажем так, побочный эффект.

— Да мне-то что, — пробормотал я.

Хелена испытующе заглянула мне в лицо.

— А как у вас дела, Антон? — внезапно спросила она. — Письмо от девушки не пришло?

Мысленно понося Леву самыми последними словами, я покачал головой.

— А вы подержите красную гайку, — посоветовала Хелена. — Будет легче. Ей-богу.

Вот, не хочешь доверяться трепачам, а выходит так, что доверяешься. Над Модхеймом два десятка километров метастабильного кристаллического льда, и вся связь с поверхностью Ганимеда идет исключительно через кабели подъемной шахты. Так уж здесь повелось, что кабелями, а присно и приемом-передачей неслужебной информации ведает бортинженер гидростанции Лева Симонов, он же по совместительству трепач и болтун.

С трудом сдерживая злость, я постучался в радиорубку, бывшую одновременно мастерской и Левиной каютой.

— Входите! — крикнули из-за двери.

Я вошел. Хозяин рубки сидел за раскрытым монитором.

— А! Это ты! — сказал Лева неохотно. — Садись, коли пришел.

— Кого я не люблю, так это болтунов, — сказал я, останавливаясь у него за спиной.

— Я тоже, — поддержал Лева. — Ты про что, вообще?

— Елки-палки! Тебя кто-нибудь просил трепаться про меня и Арину?

— Да я и не трепался особенно, — обиженно ответил Лева. — Ну, Тоньке обмолвился ненароком. А что ты так разволновался?

— Ничего. Мне сообщения были?

Лева грустно покачал головой:

— Нет, старик. Разве ж я бы молчал?

— Кто тебя знает, болтуна?

— Давай чуть позже подеремся, — жалобно предложил Лева, — а то мне еще заявки нужно сегодня оформить.

— Да я, собственно, про почту зашел узнать. А что за заявки?

— На гайки.

— Какие еще гайки? — удивился я.

— Тебе по сортаменту перечислить? — ехидно осведомился Лева.

— Обойдусь, — мрачно сказал я.

Уже в открытых дверях я остановился:

— Слушай, Лев, за какие гайки мне сегодня уже в третий раз советуют подержаться? Да и раньше, если вдуматься…

— А, это? — Лева пренебрежительно махнул рукой. — Не слушай местных фольклористов, лучше сходи на смотровую, развейся. Полезнее будет…

В наимерзейшем настроении я вышел из рубки. Совершенно не собираясь следовать Левиному совету, я побродил полчаса по коридорам верхней палубы и неожиданно оказался перед шлюзом на кольцевую открытую площадку, а оказавшись, подумал: «Почему бы, собственно, и нет?»

Станция Модхейм — одна из самых старых станций в Системе, здесь много чего приходится делать руками. Штурвал внутреннего люка поворачивался так неохотно, будто испытывал ко мне личную неприязнь. Четыре натужных оборота, и можно открывать внешний люк. Я поправил надутый ворот оранжевого комбинезона, потрогал рыльце кислородной маски и, чуть пригибаясь, шагнул в овальный проем.

Подледный океан Гильгамеша обрушился на мои барабанные перепонки какофонией оглушительных шорохов, плесков, тягучих вздохов. Словно гигантская мельница, медленно вращая прозрачными жерновами, без устали перемалывала миллиарды игольчатых льдинок в черную студеную жижу. Разом оробев, я сделал несколько осторожных шагов по металлическому настилу и взялся обеими руками за леера ограждения. Ледяные стены каверны Реггиса, освещенные прожекторами станции, почти вертикально уходили вверх и терялись в беспросветной морозной мгле. Черная вода, качаясь, билась о покрытые наледью антиспрединговые кольца, раскачивала блестящие борта станции, и я вместе с тоннами металла качался на зыбкой волне, которой было тесно и муторно в полукилометровой ледяной расселине. От созерцания такого количества льда у меня моментально замерзли уши и щеки, хотя я знал, что это, скорее, психологический эффект. Немного левее того места, где я стоял, метрах в пятнадцати над светящимися окнами кают верхней палубы, неподвижно висел в воздухе телескопический раструб транспортной шахты, от него тянулись вниз слабые нитки энергетических кабелей. Когда раструб пристыковывают к станции, она, наверное, становится похожа на тарелку с огромной дымовой трубой.

Я немного поглазел на черную воду, потом не спеша двинулся вдоль борта, намереваясь обогнуть станцию по кругу, и увидел стоявшего у ограждения человека. Еще один любитель вечерних прогулок. Впрочем, вечер здесь понятие вдвойне относительное. Человек, несильно размахнувшись, кинул что-то в воду, потом, обернувшись в мою сторону, церемонно склонил голову. Несмотря на кислородную маску, я узнал его почти сразу. Это был Владлен Михайлович Вершинин, директор ГИС «Модхейм», царь, бог, кумир, научный руководитель и пэр маленького коллектива, членом которого мне предстояло сделаться на ближайшие сто двадцать восемь недель. Господи! За это время можно три раза стать отцом или матерью…